Привет!

Я чувствую, что этот год для меня - это не очередной переход из одних цифр в другие в ежедневнике. Для меня этот год выдался долгим, трудным, но результативным. И мне будет очень приятно, если вы поможете мне переехать.
Я переезжаю из 2010 в 2011 год.
Те, кто хочет помочь и поддержать и поздравить меня с переездом, могут
1) Записать диск, сделать архив и любым другим способом, который вам известен,
подарить мне ваши любимые или самые затертые, или самые сокровенные песни.
Я, конечно, буду рада любому плейлисту, но было бы круто, если там будут уже записанные дорожки, а не списочек песен. Также меня порадует плейлист, где будут песни в разброс, или они будут в каком-то просветительном порядке. Например, эти две были написаны в одно время, или под эти две лучше всего танцевать танго.
2) Если вы не меломан или не хотите делиться музыкой. То это может быть диск или файл с картинами, стихами, короткими рассказами. Это может быть как ваше творчество, так и чужое.
3) В первую очередь, мне будет приятно получить эту «посылку», потому что это шанс получить то, что НЕБЕЗРАЗЛИЧНО ТЕМ, КОМУ НЕ БЕЗРАЗЛИЧНА Я, то что вас вдохновляет, заставляется радоваться или грустить. И особенно будет волшебно, если вы к этому приложите письмо-пояснение, где скажите пару слов о подарке.
Заранее спасибо тебе.
Если ты решился на столь важный для нас особый шаг, стать ближе ко мне в 2011.
А я приложу все усилия стать ближе к тебе.
С переездом нас.

Пуговица. В начале я видела её грудь, колени и спину, последняя чаще всего вызывала во мне желание. Позже стала я различать волосы. Потом забыла на вкус её губы. Итак далее вперед и назад, осталась только круглая-круглая пуговица на её куртке. Все свилось в одну точку, точнее в одну кругляшку, в пуговичное отверстие. Пуговица как-то сильно любила иголки во мне.
Порой я любила представлять себе, как бегу по утреннему осеннему асфальту от неё в даль и в путь, быстро, не оглядываясь.
Так можно только сбежать от своей импотенции. Так можно сбежать от своего бессилия, от своей никчемности.
Пуговица не любила прикосновений или просто не желала их от меня. Нет, все не так. Я не умею правильно щупать. Правильно говорить. Правильно править правила у себя в голове.
Растление любого человека для меня возможно только при высокой температуре на веранде, при свете солнца, при вкусе вина, при трепетании пальчиков через платье.
Пустота в теле, низкое давление. Я строю башню из разноцветных кубиков. Зажевавшая губы, я про себя кручу фразы на постоянном реппите. Фразы никогда не выпадают дальше ложбинки между грудей, они там скапливаются, я их собираю ногтями по-вечерам

Ласточка села на язык, распахнула крылья, и я топила её красной кровью Христа. Мои легкие полны дыма улиц и сигаретного дыма. Шар стоящий на столе в Пир ОГИ медленно начинает лезть мне в глазное яблоко. Я и яблоко ширились, и свет во мне ширился. Я думала о поцелуе в смертельный засос с внезапностью, с яростью, с обугленостью разума.
Вскоре совсем бездумная улица во мне расставляла знаки препинания и лапки перепончатые стучали по перепонке барабенной.
В лекготелости, в словомягкости в вожделоннести, в виселице и сумятице.

Мир рассыпался мозаикой, и я растаскивала его по углам как жвачку по пальцам.

Ура.
Привет мозг!
Я сейчас поняла, перечитывая все письма-обрывки-срочки, что складываю очень похоже свои романы.
Люблю одинаково и вздыхаю с одинаковой частотой.
А что это значит?
Что, черт возьми, нравится мне ходить по кругу.
Значит правильно все.
Значит еще пока 16 и можно дальше не идти.
Привет, Питтер Пен!
А особенно Динь-Динь.

А еще что я не перестала нормально писать красивые слова отношений.
Что смски, письма, все еще есть в моих руках и голове.


А еще.
Что самое главное, что на ушко вам.
Я осталась, после всего-всего способна любить.

Люблю свой редко уловимый запах, запах своего тела. Я не мылась и не меняла белье уже три дня. И вся в себе, в своем запахе, в ошметках своей кожи. На мне переживания, на мне забота других, на мне мысли, на мне шепот, на мне радостные и грустные события, застывшие слезы. В оболочке будней, разрываемых новыми впечатлениями, в теплой зимней одежи из вина и пирогов я продираюсь обратно к чреву к нутру, к запаху своего глубоко спрятанного из-за стыла и стеснения перед всеми я. Я меняю чрево матери на свое чрево, я онанирую сильнее и напрягаясь, сжимая себя и все внутри этого сильного в эти минуты грузного толстого себя. Распластавшись, став подоконником, я не чувствую слез, слюней, пересохло во рту. Я наполняюсь, разливаюсь по краям. Восстанавливая сама себя, взращивая. Уплотняя и созерцая потолок и пятна на нем, я предсказываю будущее своего тела, я пересказываю переливы крови дерганьем нижней губы. Я загибаю пальцы, загибая клиентов, которые трогать будут меня охотно. Я наслаждаюсь своей свободой и продажностью всего остального во мне.

Моя знакомая спросила, кто такой Кьеркегор.
Я ответила ей кратко.
Я дала ей ссылку на страх и трепет.
Я пожелала ей удачи, попросив не спрашивать про него меня больше.

Она спросила, почему?
И тогда я призналась, что для меня имя этого философа подобно той музыке, под которую когда-то занимался любовью, а теперь она играет в каком-нибудь супермаркете.

Может быть сложить в коробку всех их те кто мне дороги.. и никогда никому не рассказывать.
А то ничего же не останется.

И кукол.. всех.

Два столика в каком-то клубе
Название которого написать быстрее
Чем проговорить.
Стоят наискосок.
Две девушки пришли одни.
Уйдут одни. И может скажут слово, два, дай бог три
Закурить дадут друг другу
И между делом..
"Я не одна, я жду подругу" -
И глянут на часы.

Кромсая салфетки, путая фразы,
записывая в блокнот, и рисуя стойку бара
Сжирая время, пока метро не запустит свой первый поезд.
Они не предложат ни руки, ни танца
Не знакомится они в таких местах,
И не с такими как ты, ты и ты
Публика женской колонии, не для них,
Не для тела, скроенного в недрах филфака,
В 6 часов утра,
там у себя дома, под одеялом, они мастурбируют одни.
Без внезапных связей,
на утро не болит голова,
и не стыдно за ту, что подцепила вчера,
вообщем, ты держишь марку
ты молода и смела.
Только вот уже третий год плачешь в подушку, от того что одна.
Дура
одна

There is time to leave.
There is time to come back.

Сегодня сходила в клуб имени, которого не хочу называть. Нет, там было не так уж плохо, просто холодно жутко. Отчего я должна я его пиарить в своем малочитаемом дневнике, если там еще и холодно.
Там свои перфомансы перфомили, стихи стихоплетели, музыку музыкалили товарищи разные и несуразные, я не заснула, но не встрепенулась от всех этих душевных экзерсисов и моя душа однако-ж.
Вот, например, Павел Арсеньев читал стих о том (нет,конечно, там было крутое название (не помню какое) и все было отвязно по -панковски крутое, картинка, люди, звери, голса), как плохо поьреблять, покупать и т.д. Мещанство – фу, я Маяковский. Павел Арсеньев красив, но не Маяковский.
Стихи его непонятны, в том смысле, что я так не поняла плакать мне или смеяться.
Аствацатуров читал главу из своей новой книги. Усталый, со странно зачесанными волосами, прививал мне вкус. Я слушала, приятно, внутрь хорошо проходит. Переваривается. Его мысли о маленьком мире, где он живет, которые слушают и читают много-много людей, радуют меня.
Мне становится легче, когда я думаю, что петербуржская интеллигенция не клопы или зайчики-одуванчики, а представляющее интерес меньшинство, не только у культурологов, но и у простого сапиенса.
Да-да, приезжайте, заходите в наш вольер, мы всем всегда не рады. Ибо у нас только греча, кофе, холодно, дождь, нет солнца и хабарики по поребрикам.

Вот моя фотография